Парни с ожогами на лице

«Афиша Daily» нашла троих людей с ожогами, шрамами и родимыми пятнами на лице и расспросила о принятии себя, дискриминации на работе и реакции общества на их особенности.

Виктория Захарова, 19 лет

Москва

Когда мне было четыре года, я подожгла себе платье. Огонь распространился очень быстро, поэтому я не смогла потушить его сама. Когда пламя перешло на простыню и подушку, в комнату влетела бабушка: она от растерянности попыталась снять с меня платье — и в результате у меня обожглось лицо.

Реабилитация проходила очень тяжело. Я месяц лежала в реанимации почти без сознания. У меня был сильный болевой шок, а еще галлюцинации, в которых у меня якобы появилась вторая семья. В общей сложности я провела в больнице около полугода — больше всего времени заняли операции по пересадке кожи и занятия с психологами.

В школе надо мной издевались: называли «Фредди Крюгером», «жареной курицей» и другими обидными прозвищами, но все нападки я игнорировала. Иногда я боялась носить открытую одежду, считая, что другим это может не понравиться.

Когда люди спрашивают меня об ожогах, они надеются услышать какую-то очень драматичную историю, но я говорю, что выгляжу так же, как и все остальные, только у меня на теле чуть больше шрамов. Они не понимают, как такое может быть. Самая большая проблема в том, что из-за шрамов многие работодатели отказываются меня нанимать. На одном собеседовании мне прямо сказали: «Вы очень хорошая, но мы не можем вас взять из-за ожога на лице».

Сейчас я работаю продавцом-кассиром в Uniqlo. Мне очень нравится, как ко мне относятся в компании: руководство и коллеги говорят, что мои шрамы никак не влияют на мои личностные и профессиональные качества. Я практически не пользуюсь косметикой. Мне кажется, что маскировка шрамов означает отречение от себя. Еще я просто не хочу портить свою кожу, ведь я и так хорошо выгляжу.

Татьяна Киселева, 38 лет

Тюмень

Родимое пятно у меня с рождения. Я уже не помню, как точно звучит диагноз, но, скорее всего, это гемангиома. Мои родители на пятно всегда реагировали нормально, и благодаря их воспитанию я не стала запуганной серой мышью. Меня растили так, будто этого пятнышка и нет. Помню, как в детстве я стояла у зеркала и пыталась пальцами оттереть пятно, а мама сказала, что этого делать не нужно.

В детстве косые взгляды и обзывательства со стороны сверстников были, но они касались и тех детей, у которых никаких родимых пятен на лице не было. Некоторым нравилось оскорблять человека просто так. В школе я была лидером, поэтому подобные нападки сразу пресекала.

Если говорить о более сознательном возрасте, был неприятный случай на курсах бухгалтеров, которые я посещала после школы. Однажды заведующая вызвала мою маму для разговора о моем «шумном поведении на занятиях» и заявила: «Ваша дочь ведет себя так, будто у нее нет родимого пятна». Наверное, по ее мнению, я должна была быть тихоней. Маме реплика заведующей очень не понравилась: она ответила ей, что я так воспитана, и ушла.

Однажды я хотела устроиться секретарем-референтом, но мне отказали. Про пятно мне прямо никто не сказал, но, я думаю, причина была в том, что на такой должности нужно быть «лицом компании». Сейчас я работаю инженером по транспорту в тюменском аэропорту Рощино. Меня без проблем взяли, поскольку главным критерием были мои профессиональные навыки.

У меня есть сын. Когда я только забеременела, я очень переживала, что пятно может как-то отразиться на нем. Но он родился полностью здоровым, никаких родимых пятен у него нет. Ему пока только два года, поэтому он мало что понимает, но иногда я говорю, что пятно поможет ему найти меня среди других людей. Однажды я спросила у племянников, не стесняются ли они меня, и они ответили: «Такого пятнышка, как у тебя, нет ни у кого другого — значит, ты особенная». Это было очень приятно.

Иногда незнакомые люди с открытым ртом и недоумением рассматривают мое пятно, но за столько лет я уже перестала обращать на это внимание. В детстве родители возили меня в различные клиники, чтобы попытаться как-то скорректировать пятно, но все отложилось до моего совершеннолетия. Теперь пятно меня не смущает, я даже не пытаюсь его гримировать.

Геннадий Нарышкин, 29 лет

Москва

Мой шрам — это результат производственной травмы. Я работал с электропилой, которая отлетела и выпилила мне часть лица. Вокруг была куча крови и кожи. Это произошло, потому что я пренебрег техникой безопасности. Мне было 18 лет.

Сперва у меня был шок, но я быстро пришел в себя. Скорая приехала через три часа, после того как я сам уже съездил в больницу, зашил рану и пришел домой. Врач в больнице был веселым, пытался поддержать меня, рассказывал анекдоты. В тот момент я был в состоянии полной эйфории, поскольку от большой потери крови притупляется чувствительность, ты не ощущаешь боль.

Первое время было сложно восстанавливаться: я не мог жевать, поэтому всю еду приходилось перемалывать в кашу и есть через трубочку. Через полгода рана окончательно затянулась. Знакомые, когда видели шрам, сначала удивлялись, а потом перестали обращать на него внимание. Некоторые даже говорили, что он прикольный.

В жизни шрам мне никак не мешает, о нем я даже не вспоминаю. В армии меня называли Тони Монтаной. Вообще, мне нравится, что люди в метро меня не толкают и обходят стороной, — даже полиция не останавливает. Я работаю инженером, занимаюсь проектированием, поэтому на мою работу наличие шрама никак не повлияло.

С моей женой мы познакомились еще до того, как у меня появился шрам. Нам он не мешает. Жена говорит, что с ним у меня стала очень запоминающаяся внешность, сложно потеряться в толпе. Это правда: например, в магазинах больше не просят паспорт, когда я покупаю сигареты. Я с юмором отношусь к своему шраму, потому что это не единственная моя травма: мне несколько раз пришивали пальцы — все к такому уже привыкли.