Парень с ожогом лица арт
«Вот наша гордость, наше богатство!» — гордо говорит главврач краснодарской краевой больницы Владимир Порханов, показывая сразу 4 статуэтки «Призвания». В копилке краснодарских медиков четвёртая награда появилась совсем недавно.
Главврач Владимир Порханов гордится премиями «Призвание». Фото: АиФ / Алина Менькова
Пять хирургов и анестезиолог под руководством заведующего ожоговым отделением, комбустиолога Сергея Богданова разработали технологию пластики лица пациентам с тяжёлыми ожогами, благодаря которой у больных на лице совсем не остаётся рубцов.
Комбустиология, или ожоговая медицина — сравнительно молодая отрасль медицины, изучающая тяжёлые ожоговые поражения и связанные с ними патологические состояния, в частности, ожоговый шок, а также методы лечения таких состояний.
Единый участок кожи 28×17см, впервые взятый руками. Фото: Пресс-служба 1 краевой больницы
Уголёк вместо мальчика
Весной 2012 года ожоговые хирурги «создали» новое лицо двухлетнему мальчику Диме Серкову, взяв кожу размером 24×18 см с его живота.
«Неподалёку от дома семьи Серковых жгли камыши, и огонь переметнулся на луг двора, где играли в догонялки 2-летний Дима и его старший брат. 4-летний малыш побежал от огня в нужную сторону, а вот Дима растерялся, да ещё из-за маленького роста огонь сразу же поглотил его», — вспоминает Сергей Богданов.
Ребёнка отправили в Белореченскую больницу, где перевели на искусственную вентиляцию лёгких, так как огонь обжёг и горло. А уже оттуда по линии санавиации Диму доставили в ожоговый центр краевой больницы.
«51 процент ожогов 4-й степени — можете представить? Мы увидели просто уголёк на кушетке!»
Родители думали только об одном — чтобы их сын выжил. Дима перенёс 20 операций, ему удалили всю мёртвую ткань. Мальчик пришёл в себя только через полтора месяца.
«И вот, наконец, мы дошли до лица. Подготовили рану к операции. Родители немного оправились от шока и уже стали переживать не только за жизнь сына, но и за его будущее — за лицо, которого у него практически не осталось».
Сергей Богданов делает Диме новое лицо. Фото: Пресс-служба 1 краевой больницы
У Димы была поражена вся волосистая часть головы, сгорели щёки, лоб, подбородок, ушные раковины. Дима слышит, но как таковых ушей у него нет.
У Димы, к сожалению, никогда не будет волос. Фото: Пресс-служба 1 краевой больницы
Операция шла 7 часов. Толстый кусок кожи, снятый с живота Димы, положили на лицо. Живот же залатали классическим лоскутным способом.
«Получается двойное закрытие. Донорский стандартный метод», — объясняет Сергей Борисович.
Раны на животе зажили за 2 недели.
Дима с отцом (слева) и врачом Сергеем Богдановым (справа). Фото: Пресс-служба 1 краевой больницы
«Когда Дима окреп, мы были счастливы, несказанно счастливы! — улыбается Сергей Богданов. — Рады, что кожа прижалась, что мальчик улыбается, что у родителей появилась надежда. Сами мы не рассчитывали на такой результат, что уж говорить о родителях. Когда Димка к нам попал, они и думать о таком не могли!»
Сейчас Диме 4 года. Он весел, подвижен, как и раньше. Приезжает 3 раза в год на обследования в ожоговый центр и учится писать письма спасшим его жизнь врачам.
Сергей Богданов (слева), у микрофона 4-летний Дима Серков с отцом на премии «Призвание» в Москве. 11 июня 2014 года. Фото: Пресс-служба 1 краевой больницы
Впервые подобную операцию краснодарские хирурги сделали ещё в 2010 году, когда они первыми в мире решились пересадить 61-летней пациентке Елене Гурьяновой с тотальным ожогом лица IV степени единый участок кожи 28×17 см с не пострадавшего в огне бедра. До этого врачи брали куски кожи не более чем 10×10 сантиметров и только дерматомом — специальным медицинским инструментом. А теперь взяли кусок в два раза больше и именно руками.
Операция прошла успешно, а уже через месяц было понятно, что новое лицо прижилось. Женщина не ожидала такого результата и была счастлива — ведь теперь, с «новым лицом», она выглядела на 30 лет моложе.
За лицо человек отдаст всё
Сергей Богданов признаётся, что к первой такой операции врачи больницы шли годами. Задумались о ней в 1999 году, когда на операционный стол попала мисс Сочи Эля Кондратюк с обожжённым от кислоты лицом.
«Мы прооперировали её классическим способом. Тоненькие участки кожи небольшими фрагментами пришили на обожжённое место. Но рана была закрыта, словно пазл. На коже оставались некрасивые рубцы».
С глубокими ожогами каждый год в краевую больницу Краснодара поступали по 40–50 человек. После огнестрельных ранений у людей практически не было лица — челюсти, костной структуры, мышц.
«Единственная операция, которая бы не оставила на их коже рубцов, это пересадка лица, — уверен Сергей Борисович. — При этом донором становится мёртвый человек, лицо которого полностью пересаживается обожжённому больному. Но таких операций во всём мире произведено всего 22. А вот в России пока ни одной — у нас нет ещё юридической базы для таких операций. Нам необходимо было придумать что-то иное. И мы в течение 15 лет изучали, как сделать так, чтобы на лице человека после ожогов осталось как можно меньше рубцов. Пробовали проводить разные операции на обезьянах в питомнике в Адлере».
Задачей врачей стало научиться пересаживать кожу целым куском, то есть делать на лице маску из кожи с другой части тела человека.
«За лицо человек готов отдать всё, кожу с любого места. Ведь и руку, и ногу, и спину можно спрятать одеждой, лицо не спрячешь!»
Чтобы проделать такую операцию, необходимо было не дать ране рубцеваться внутри, обработать тщательно её дно и края.
«Толстая кожа приживается гораздо сложнее тонкой. Ведь мы задействуем в такой операции сразу все слои: дерма идёт к дерме, эпидермис к эпидермису».
Четыре «Призвания»
До четвёртой премии краснодарские хирурги получили ещё три. В 2002 году впервые её удостоился главврач Владимир Порханов.
Четыре награды лучших врачей России. Фото: АиФ / Алина Менькова
«Я провёл две операции по лечению тяжёлых поражений лёгких и трахеи. Первую операцию сделал мужчине, которому в течение года не могли поставить правильный диагноз».
Больного парализовало. Врачи ошибочно думали, рак лёгких с метастазами в позвоночник. Оказалось, после рентгенограммы и долгих обследований, что пациента убивал туберкулёз. Была удалена изъеденная часть лёгкого и позвонков. Позвоночник укрепили. Всё закончилось хорошо.
«Вторая операция была у девушки. На неё напал маньяк, пытался задушить, но она чудом вырвалась. Но изломанная трахея не давала ей возможности дышать», — вспоминает Владимир Алексеевич.
Трахея сужалась всё больше с каждым днём. Поставленная трахеостома только ухудшила ситуацию. Когда девушка попала к доктору Порханову, сужение достигло 8 см. Врач удалил суженную часть трахеи и полностью её реконструировал. Девушка поправилась. Сегодня врачи проводят сотни таких операций, а когда-то они считались невозможными.
В 2005 году лауреатами премии стала группа краснодарских врачей под руководством врача Вадима Бодни. Они спасли пациента, насквозь пробитого арматурой. Строитель был нанизан на двухметровый арматурный штырь. Металлический прут вошёл в его шею, поранив правое лёгкое, прошёл сквозь грудь и живот и вышел в паху. Снять с прута мужчину было невозможно. В больницу он попал только тогда, когда отпилили арматуру. Мужчину разрезали от ключицы до ног — штырь нельзя было вытащить, пострадавший мог от обильного кровотечения сразу умереть. Но после многочасовой операции всё закончилось удачно.
Третью премию краснодарские врачи получили в 2008 году. Бригада врачей под руководством кардиолога Кирилла Барбухатти вновь провела уникальную операцию: ушила разрезанную аорту, в которой от огнестрельного ранения зияла 5-сантиметровая дыра. Чтобы сделать это, нужно было полностью остановить кровоток. Донорская кровь в больнице вскоре закончилась, и тогда сам врач Кирилл Олегович отдал 800 граммов своей крови пациенту и спас ему жизнь.
Врач Кирилл Барбухатти провёл уникальную операцию — зашил аорту. Фото: Пресс-служба 1 краевой больницы
Краснодарская больница стала первым медучреждением в России, получившим сразу 4 премии «Призвание». Ежегодно в местный ожоговый центр поступает на лечение около 1200 тяжёлых больных, половина из них — дети и подростки.
Источник
Фотограф из Великобритании Софи Маян ведёт проект, в котором фотографирует людей со шрамами и рассказывает их истории, чтобы доказать, что стесняться шрамов не надо. На некоторые фото смотреть действительно нелегко, но Софи уверена — шрамы лишь украшают людей, потому что рассказывают о тех трудностях, которые они преодолели.
Софи Маян — 24-летняя фотограф, которая живёт в Великобритании. Больше всего она фотографирует для обложек модных журналов и музыкальных исполнителей, но есть у неё проект, который ей больше всего пришёлся по сердцу, и называется он Behind the Scars, или «За шрамами».
В рамках него, как можно догадаться, Софи фотографирует людей с шрамами и предлагает им рассказать историю, стоящую за ними. Во время съёмки каждый человек записывает в тетрадь то, что он хочет рассказать, даже если это всего две строчки.
Снимками Софи делится в своём инстаграм-аккаунте и на сайте. Смотреть на некоторые из них действительно трудно.
На фото выше — Мерси. Такие шрамы она получила от ожогов в пожаре, который, по её словам, произошёл из-за домашнего насилия. Но Мерси их не стесняется, а напротив, называет самыми ценными и дорогими украшениями, которые она на себе носит.
Но не все люди относятся к шрамам на своём теле так же, как Мерси. Большинство их стесняется и прячет, и как раз таки с этим и хочет бороться фотографирующая их Софи.
Шрам — это что-то грубое и постоянное. Чтобы рассказать о нём или показать миру, требуется время. Но когда шрам становится частью художественной фотографии, то его можно увидеть уже по-другому. Ведь каждый из них уникален, он рассказывает нашу историю, историю боли и выживания. У них есть своя форма, своя красота. Её трудно оценить, но она того стоит. Если эти фото помогут людям изменить своё мнение о шрамах, помогут самим обладателям этих шрамов, значит, мой проект удался, — пишет Софи на сайте, посвящённом проекту.
Для некоторых из её моделей фотосъёмка действительно стала переломным моментом в принятии своих несовершенств. Например, для Зюзанны, которая родилась с недоразвитыми лучевыми костями и вынуждена была пройти через несколько операций.
Девушке было трудно принять свои шрамы, да и другие люди тоже не могли относиться к ним нормально, как ей казалось. Но теперь, говорит Зюзанна, всё изменилось. Она наконец чувствует, что не хочет прятать шрамы на руках, потому что они — часть её настоящей личности.
Помогла фотосъёмка и Изабелле, которая пережила два года назад сильный пожар и вынуждена была провести целое лето в больнице.
Как говорит девушка, несмотря на то, что она всё ещё зла из-за того, что произошло, она давно уже не чувствовала себя такой красивой, как в момент фото.
За некоторыми шрамами, которые фотографирует Софи, стоит действительно огромная история.
Девушка на фото выше — Эби — начала замечать, что у неё болит правая рука, и пошла к врачу, который сказал ей, что она преувеличивает, и отправил домой. Но оказался неправ.
Я тогда работала в Южной Африке волонтёром. Помогала девушкам, попавшим в сексуальное рабство. Однажды я поскользнулась и упала там, очень больно ударив свою правую руку. Когда меня привезли в больницу, то сначала предположили, что у меня открытый перелом, но после того как врачи посмотрели мои рентгеновские снимки, то ахнули. По их словам, что-то уже очень давно разрушало мою кость.
На следующий же день Эби улетела обратно в Великобританию, где спустя два месяца исследований ей поставили диагноз — остеосаркома (рак костей). За год она прошла 68 сеансов химиотерапии, и когда опухоль уменьшилась, врачи вырезали её из руки Эби, а вместо неё поставили металлическую кость. Но мускулы к ней так и не прикрепились. Год спустя они вырезали Эби ребро и попытались заменить кость им, но мышцы всё равно отказывались работать. Но девушка не унывает и рада, что ей по крайней мере удалось сохранить руку, ведь 5-6 лет назад её бы просто ампутировали.
Адель на фото ниже повезло немного больше, чем Эби. У неё тоже был рак костей, но пересаженные врачами кусочки костей из её ноги прижились, хотя и не сразу.
А вот так выглядит лицо женщины, перенёсшей 27 хирургических операций.
Агнес, сфотографированная выше, пережила взрыв газа, но шрамы свои всегда любила. Она считает, что они делают её особенной.
Одна девушка рассказала, что даже отказалась от косметической процедуры по удалению своего шрама, настолько он ей дорог как воспоминание.
Меган получила свой шрам от лошади, которую когда-то спасла. Однажды та случайно ударила её копытом, и теперь на щеке у девушки навечно осталась ямка, удалять которую она не собирается.
Многие, кого фотографировала Софи, нанесли шрамы сами себе. Как, например, Хлоя.
Или Давид.
Как говорит Хлоя, нанесение себе самому шрамов — это настоящая зависимость и избавиться от неё трудно. Когда порезы становятся слишком глубокими, пластические операции уже не помогают. Есть возможность закрыть шрамы тату, но на это идут далеко не все мастера.
Но Хлоя скрывать порезы не собирается. Она считает, что это её личная история, и мнение других людей её не очень-то заботит.
А так выглядит шрам от выстрела ружья в живот.
Сэм получила его в 14 лет, когда играла с отцовским ружьём. Это лишило её двух ног, но не помешало стать моделью и игроком в теннис.
А вот у Ханны новые шрамы образовываются почти постоянно.
Виной тому её болезнь — склеродермия — хроническое заболевание кожи, вызванное проблемами с иммунной системой организма. Сама Ханна описывает своё тело очень поэтически.
Моё тело — это карусель шрамов. Новые всё прибывают, выбирают себе местечко и устраиваются в созвездии уже существующих шрамов на моей коже. Бывают дни, когда шрамы настолько чувствительны, что от касания ткани к коже у меня бегут мурашки по спине. Но я учусь любить каждый новый шрам. Всё это — часть меня: каждая веснушка, каждая родинка, каждый шрам, каждое тату, каждый синяк. Всё это сплетается в радужный костюм, который я называю своим телом. Так что я приму их все, потому что они — напоминание о каждой битве, которую я выиграла со своим телом.
Подписчики инстаграма фотографа не перестают восхищаться идеей её проекта и просят ещё фото.
Софи не намерена останавливаться на достигнутом и планирует сделать ещё больше фото, из которых когда-нибудь мечтает составить целую книгу. А пока она успешно провела кампанию на Kickstarter по сбору средств на поездку в Нью-Йорк, чтобы жители США тоже получили возможность поучаствовать в её фотосъёмках.
Источник
«Афиша Daily» нашла троих людей с ожогами, шрамами и родимыми пятнами на лице и расспросила о принятии себя, дискриминации на работе и реакции общества на их особенности.
Когда мне было четыре года, я подожгла себе платье. Огонь распространился очень быстро, поэтому я не смогла потушить его сама. Когда пламя перешло на простыню и подушку, в комнату влетела бабушка: она от растерянности попыталась снять с меня платье — и в результате у меня обожглось лицо.
Реабилитация проходила очень тяжело. Я месяц лежала в реанимации почти без сознания. У меня был сильный болевой шок, а еще галлюцинации, в которых у меня якобы появилась вторая семья. В общей сложности я провела в больнице около полугода — больше всего времени заняли операции по пересадке кожи и занятия с психологами.
В школе надо мной издевались: называли «Фредди Крюгером», «жареной курицей» и другими обидными прозвищами, но все нападки я игнорировала. Иногда я боялась носить открытую одежду, считая, что другим это может не понравиться.
На одном собеседовании мне прямо сказали: «Вы очень хорошая, но мы не можем вас взять из-за ожога на лице»
Значительный вклад в мое лечение внес фонд «Детская больница», который специализируется на помощи детям, получившим ожоги. Я почти ничего не помню о том времени, но мама говорит, что фонд помогал мне медикаментами, давал путевки в оздоровительные лагеря, привозил одежду и подарки. Сейчас мне 19 лет, но я до сих пор не могу отвязаться от фонда: все сотрудники стали для меня родными.
Мне делали много процедур по лазерной шлифовке, но полностью убрать шрамы нельзя. Это очень хорошая процедура, которая помогла убрать наиболее заметную часть ожогов на лице. Мне кажется, у меня никогда не было проблем с принятием шрамов. Возможно, это связано с тем, что в детстве со мной работали психологи, а еще меня очень поддерживали родители.
Когда люди спрашивают меня об ожогах, они надеются услышать какую-то очень драматичную историю, но я говорю, что выгляжу так же, как и все остальные, только у меня на теле чуть больше шрамов. Они не понимают, как такое может быть. Самая большая проблема в том, что из-за шрамов многие работодатели отказываются меня нанимать. На одном собеседовании мне прямо сказали: «Вы очень хорошая, но мы не можем вас взять из-за ожога на лице».
Сейчас я работаю продавцом-кассиром в Uniqlo. Мне очень нравится, как ко мне относятся в компании: руководство и коллеги говорят, что мои шрамы никак не влияют на мои личностные и профессиональные качества. Я практически не пользуюсь косметикой. Мне кажется, что маскировка шрамов означает отречение от себя. Еще я просто не хочу портить свою кожу, ведь я и так хорошо выгляжу.
Родимое пятно у меня с рождения. Я уже не помню, как точно звучит диагноз, но, скорее всего, это гемангиома. Мои родители на пятно всегда реагировали нормально, и благодаря их воспитанию я не стала запуганной серой мышью. Меня растили так, будто этого пятнышка и нет. Помню, как в детстве я стояла у зеркала и пыталась пальцами оттереть пятно, а мама сказала, что этого делать не нужно.
В детстве косые взгляды и обзывательства со стороны сверстников были, но они касались и тех детей, у которых никаких родимых пятен на лице не было. Некоторым нравилось оскорблять человека просто так. В школе я была лидером, поэтому подобные нападки сразу пресекала.
Если говорить о более сознательном возрасте, был неприятный случай на курсах бухгалтеров, которые я посещала после школы. Однажды заведующая вызвала мою маму для разговора о моем «шумном поведении на занятиях» и заявила: «Ваша дочь ведет себя так, будто у нее нет родимого пятна». Наверное, по ее мнению, я должна была быть тихоней. Маме реплика заведующей очень не понравилась: она ответила ей, что я так воспитана, и ушла.
Однажды я спросила у племянников, не стесняются ли они меня, и они ответили: «Такого пятнышка, как у тебя, нет ни у кого другого — значит, ты особенная»
Однажды я хотела устроиться секретарем-референтом, но мне отказали. Про пятно мне прямо никто не сказал, но, я думаю, причина была в том, что на такой должности нужно быть «лицом компании». Сейчас я работаю инженером по транспорту в тюменском аэропорту Рощино. Меня без проблем взяли, поскольку главным критерием были мои профессиональные навыки.
У меня есть сын. Когда я только забеременела, я очень переживала, что пятно может как-то отразиться на нем. Но он родился полностью здоровым, никаких родимых пятен у него нет. Ему пока только два года, поэтому он мало что понимает, но иногда я говорю, что пятно поможет ему найти меня среди других людей. Однажды я спросила у племянников, не стесняются ли они меня, и они ответили: «Такого пятнышка, как у тебя, нет ни у кого другого — значит, ты особенная». Это было очень приятно.
Иногда незнакомые люди с открытым ртом и недоумением рассматривают мое пятно, но за столько лет я уже перестала обращать на это внимание. В детстве родители возили меня в различные клиники, чтобы попытаться как-то скорректировать пятно, но все отложилось до моего совершеннолетия. Теперь пятно меня не смущает, я даже не пытаюсь его гримировать.
Геннадий Нарышкин, 29 лет
Москва
Мой шрам — это результат производственной травмы. Я работал с электропилой, которая отлетела и выпилила мне часть лица. Вокруг была куча крови и кожи. Это произошло, потому что я пренебрег техникой безопасности. Мне было 18 лет.
Сперва у меня был шок, но я быстро пришел в себя. Скорая приехала через три часа, после того как я сам уже съездил в больницу, зашил рану и пришел домой. Врач в больнице был веселым, пытался поддержать меня, рассказывал анекдоты. В тот момент я был в состоянии полной эйфории, поскольку от большой потери крови притупляется чувствительность, ты не ощущаешь боль.
Люди в метро меня не толкают и обходят стороной — даже полиция не останавливает
Поскольку рана была рваная, частей кожи не хватило, чтобы зашить ее без следов. Врачам пришлось все тщательно стягивать, и в результате у меня образовался большой шрам на левой стороне лица. Об этом меня предупредили еще до операции.
Первое время было сложно восстанавливаться: я не мог жевать, поэтому всю еду приходилось перемалывать в кашу и есть через трубочку. Через полгода рана окончательно затянулась. Знакомые, когда видели шрам, сначала удивлялись, а потом перестали обращать на него внимание. Некоторые даже говорили, что он прикольный.
В жизни шрам мне никак не мешает, о нем я даже не вспоминаю. В армии меня называли Тони Монтаной
. Вообще, мне нравится, что люди в метро меня не толкают и обходят стороной, — даже полиция не останавливает. Я работаю инженером, занимаюсь проектированием, поэтому на мою работу наличие шрама никак не повлияло.
С моей женой мы познакомились еще до того, как у меня появился шрам. Нам он не мешает. Жена говорит, что с ним у меня стала очень запоминающаяся внешность, сложно потеряться в толпе. Это правда: например, в магазинах больше не просят паспорт, когда я покупаю сигареты. Я с юмором отношусь к своему шраму, потому что это не единственная моя травма: мне несколько раз пришивали пальцы — все к такому уже привыкли.
Источник