Алексеев андрей анатольевич ожог

Андрей Анатольевич Алексеев — один ветеранов НМИЦ хирургии им. А.В. Вишневского. Он пришел сюда в 1978 году ординатором, хотел быть абдоминальным хирургом, но под влиянием директора Института, врача-фронтовика Михаила Ильича Кузина стал комбустиологом. Профессор Алексеев всегда с неподдельным удовольствием рассказывает об истории Института Вишневского. Прежде всего, конечно, об истории Ожогового центра, которым он, главный комбустиолог Минздрава России, руководит уже 30 лет.

— Ожоги были всегда. Кто их лечил? Хирурги и травматологи. Долгое время спорили (и шутя, и не шутя): что же такое ожоги — хирургическая или травматологическая специальность? Травматологи говорили – это травма, поэтому травматология. Хирурги возражали – да, травма, но основной метод лечения – хирургический. Редко возникает необходимость в коррекции механических повреждений, которыми занимаются травматология и ортопедия. Даже если поражение до кости, все равно лечение связано с хирургическими манипуляциями – удалением нежизнеспособных тканей, пластикой, которая позволяет закрыть рану.

Теперь нас называют комбустиологами (от латинского combustum — ожог). Этот термин стал использоваться с 2000-х годов. Сначала его не все приняли, но потом привыкли, да и появление в документах Минздрава этого термина в контексте высокотехнологичной медицинской помощи сыграло свою роль. Но сути это не меняет: до сих пор в ожоговых отделениях работают и хирурги, и травматологи, однако надо понимать, что лечат ожоги не только они. Ожоги и ожоговая болезнь — мультидисциплинарное направление.

— Что это значит?

— Я начну с первых ожоговых коек, которые были организованы в Институте в 1946 году. Опыт Великой Отечественной войны показал, что ожоги – область медицины, которой нужно заниматься специально. Тогда не было клинических рекомендаций, как сегодня, в том числе в области ожогов. Не было четкой системы организации помощи таким пациентам. Что касается раневых повязок, была лишь масляно-бальзамическая повязка Александра Васильевича Вишневского. Антибиотики только начали применять, ожоговый шок лечили как обычный травматический, хотя они во многом отличаются течением, и терапия тоже должна быть разной.

И была дана установка – лечить, учить, исследовать. Все это надо было делать одновременно. Раздумывать было некогда, потому что американцы делали то же самое. Они прекрасно поняли, особенно после Хиросимы, какое значение имеет развитие технологий в области комбустиологии.

Поэтому в последующие годы одним из главных направлений деятельности Института была научно-практическая работа по созданию современных методов лечения пациентов, пострадавших от ожогов. Заниматься этой проблемой поручили Георгию Даниловичу Вилявину. Он, как и Александр Александрович Вишневский, тоже был военным хирургом.

Сегодня мы празднуем 75-летие Центра хирургии имени Вишневского, отталкиваясь от даты создания Института экспериментальной хирургии в 44-м году. Но по сути Институт Вишневского начался в 46-м году, в том числе с первыми ожоговыми койками.

— Ожоговое отделение было создано позже?

— В 1960-м, и к тому времени подтвердилась необходимость разработки технологий по направлениям «ожоговая травма» и «ожоговая болезнь», (многие из них сохраняют свою значимость и сегодня). Существовала Всесоюзная межведомственная проблемная комиссия, которая объединяла усилия всех специалистов страны, работавших в этой области. Возглавлял ее директор Института Вишневского Михаил Ильич Кузин. Пройдя войну, он прекрасно понимал значение хирургии ожогов и организации помощи пострадавшим.

В 1967-м году наше отделение стало Всесоюзным ожоговым центром, укрепив статус Института хирургии как головного учреждения в области лечения термических поражений. Во многом благодаря нашему Институту была сформирована система оказания медицинской помощи в стране. Наш Всесоюзный ожоговый центр методически помогал организовывать ожоговые отделения во всех республиках Советского Союза и в подавляющем числе регионов Российской Федерации.

— То есть инициатива шла из Института имени Вишневского?

— Конечно. Вот почему он ведущий. Был и остается. Технологии разрабатывались здесь, транслировались на регионы. Часть работ выполнялась в наиболее крупных центрах, таких городах как Ленинград, Горький, Куйбышев, Киев, Донецк, Харьков, Минск. Тогда в стране появилось больше 100 ожоговых отделений! И это была не просто инициатива – без соответствующих финансовых возможностей ничего не получилось бы. А они были, потому что этой проблеме уделялось самое серьезное внимание на государственном уровне.

Разрабатывались новые лекарственные препараты, мази, раневые покрытия. Появились новые возможности с точки зрения обеспечения операций, началось производство отечественных аппаратов-дерматомов, то есть всего, что требовалось для лечения пациентов с ожогами и ранами.

— И всем этим занимались сотрудники Ожогового центра?

— Я уже говорил вначале: ожоги –это мультидисциплинарное направление. Здесь задействована и абдоминальная хирургия, и торакальная, и сосудистая, потому что у больных с обширными ожогами осложнения, связанные с реакцией организма, так или иначе отражаются на состоянии всех органов и систем. Необходимы клинико-лабораторные службы для изучения биохимических, морфологических изменений у больных с ожогами. И, конечно, изучение иммунологических нарушений и микробиологии. Как можно назначать антибиотики без определения чувствительности микроорганизмов?

Поэтому в решении проблем ожогов участвовало много подразделений Института. 80-е годы стали временем расцвета нашего направления. Появились методы диагностики и лечения, которые также «объединили» раны и ожоги.

— Какие, например?

— Один из ярких примеров – абактериальные методы лечения с использованием локальных изоляторов. Что это такое? Были сконструированы специальные помещения (боксы), где чистый воздух ламинарным потоком поступал на больного. Один бокс – один больной, так отсекалась госпитальная инфекция.

Позже стали появляться флюидизирующие кровати для лечения пациентов с обширными ожогами – тоже один из вариантов абактериальной терапии. Но начиналась она с применения воздушных потоков.

— Это была отечественная разработка?

— Идея в какой-то степени была заимствована из зарубежного опыта, однако производили такие боксы у нас. Знаете, где? В Одессе. На заводе «Одессхолодмаш» (у нас в музее сохранился макет такой установки).

Потом мы пошли дальше – создали регионарный изолятор, чтобы можно было лечить раны и ожоги, не помещая в изолятор всего больного. Что-то вроде рукава, куда поступает воздух, температура и скорость потока которого меняются в зависимости от фазы раневого процесса. Это в значительной степени помогало предотвратить осложнения в послеоперационном периоде и добиваться хорошего приживления кожного трансплантата.

Надо понимать – новое в диагностике и лечении ран и ожогов необходимо было не только создать, но и доказать практическую значимость технологий и методов, внедрить в здравоохранение, чтобы не только в Институте Вишневского могли этим пользоваться, а в большинстве специализированных ожоговых отделений страны. Кстати, эта работа получила тогда Государственную премию.

— 80-е годы были расцветом. А потом?..

— В 90-е годы, когда все обрушилось, перед нами встала задача сохранить взаимодействие внутри страны и с нашим коллегами в бывших республиках. И, самое главное, – сохранить должный уровень оказания помощи ожоговым больным. Уровень, достигнутый благодаря тем работам, которые велись в Институте Вишневского с 1946 года, и опыту, который был распространен в ожоговые отделения России, всего Советского Союза. Это была очень нелегкая задача. Но это уже другая история.

Коллектив Ожогового центра, 2005 г.

У хорошего врача душа не черствеет

Среди выпускников медицинских институтов, которые осенью 1978 года пришли учиться в ординатуру Института хирургии им. А.В.Вишневского, был нынешний руководитель ожогового центра НМИЦХ имени А. В. Вишневского, главный комбустиолог Минздрава России, доктор медицинских наук, профессор Андрей Анатольевич Алексеев. Пришёл и остался навсегда.

О детских мечтах, карьерных сюрпризах, верности профессии и воспитании хорошего врача — в интервью А.А.Алексеева:

— Андрей Анатольевич, это была цель молодого специалиста — работать именно в Институте Вишневского?

— Моей целью было стать хирургом и одновременно заниматься наукой, это возможно было только в Научно-исследовательском институте хирургии имени Вишневского, который в те годы был в ведении Академии медицинских наук СССР.
Кстати, врачом я решил стать ещё в 9 классе, после того, как прочёл замечательную книгу академика Владимира Васильевича Кованова «Призвание». В ней было так увлекательно написано о медицине, что я принял твёрдое решение: буду поступать в медицинский институт.

— Но такая книга не могла попасть в руки школьнику случайно. У вас в семье были врачи?

— Это действительно была случайность. Врачей в нашей семье не было, я первый. Ещё до этой книги я размышлял, кем мог бы стать, учитывая склад характера и интерес к определённым школьным предметам. И вот ответ на вопрос нашёлся.
Отец меня спрашивал: неужели ты крови не испугаешься? А я недоумевал: разве это вообще имеет значение? Моя душа была настроена на работу врачом, и всё остальное казалось неважным.

— Книжная романтика не разбилась о суровую реальность профессии?

— Реальность, конечно, оказалась строже, чем я ожидал, но и романтики достаточно. В мединституте сразу стал заниматься в студенческом кружке на кафедре факультетской хирургии. Затем поступил в ординатуру в Институт Вишневского, а конкурс сюда тогда, как и сейчас, был высокий. Работал много и с удовольствием. Представьте: первый год ординатуры, лето, отпускной период. Мы с моим товарищем-ординатором и со старшим научным сотрудником на целый месяц остались втроём на всё отделение абдоминальной хирургии. Вели больных, проводили две-три операции каждый день, вечером садились за истории болезни, до 10 часов писали, шли домой спать, а утром всё начиналось сначала. Вот это была школа…
И нас — ординаторов — никто не называл «обучающимися». Нам доверяли, воспринимали, как молодых коллег. Мне запомнился случай, когда профессор Георгий Данилович Вилявин предложил мне сделать самостоятельно резекцию желудка, сказав: «Я тебе помогу». Операция, конечно, шла очень долго, и ноги у меня дрожали, и пот по спине стекал, но я знал, что рядом со мной профессор, и всё будет хорошо.

— Это была первая в вашей практике самостоятельная операция?

— Нет, первую операцию я выполнил, ещё будучи студентом 4 курса на врачебной практике в больнице Загорска. «Скорая» привезла девушку с острым аппендицитом, и я получил команду оперировать. Естественно, рядом со мной стоял опытный хирург, но аппендэктомию пациентке я выполнил сам от начала до конца. Я был страшно горд, буквально летал от восторга! Наверное, такого ощущения счастья у меня не было никогда больше.

— Как произошло, что вы из абдоминального хирурга превратились в комбустиолога? Возникла производственная необходимость? Или появился интерес к новому направлению?

— Должен сказать, что в 1980-е годы не все воспринимали комбустиологию всерьёз, как самостоятельную область хирургии. А директор Института Михаил Ильич Кузин, врач-фронтовик, к ожоговой хирурги относился очень серьёзно, и хотел, чтобы это направление в клинике было таким же мощным, как и другие. Он бывал в зарубежных клиниках, смотрел, как там работают ожоговые отделения, и очень увлекательно потом об этом рассказывал. У меня после его рассказов появилось ощущение, что это очень интересное и перспективное направление с точки зрения науки. И я начал читать всё, что публиковалось по ожоговой травме. А в комбустиологии именно в середине 1980-х годов произошёл технологический порыв, появились абактериальные методы лечения, специальные флюодизирующие кровати для ожоговых больных. Не надо ничего придумывать: бери, внедряй и работай.

— И вы решили сменить вектор профессии?

— Да, но обстоятельства благоприятствовали этому. По окончании ординатуры я сразу поступил в аспирантуру. Защитив кандидатскую диссертацию по хирургическому лечению язвенных стенозов, получил приглашение на должность младшего научного сотрудника в ИХВ. Для меня это было то же самое, что должность профессора: молодым кандидатом наук попасть на работу сразу в академический институт хирургии — верх мечтаний.
И в это же время меня пригласили стать ассистентом на курсе ожоговой травмы Центрального института усовершенствования врачей, который в те годы располагался на базе Института Вишневского. Так я оказался в комбустиологии.

— Сожаления были хоть раз в жизни?

— Сожалений не было. А сложности поначалу, конечно, были. 28-летний ассистент курса должен был преподавать уже опытным врачам, а это, как вы понимаете, очень непросто. Нужно было не изображать преподавателя, а быть им. А с другой стороны, мои старшие коллеги по ожоговому центру исподволь проверяли меня, умею ли я что-то делать или только говорить? Так что приходилось делом доказывать, что я не теоретик, а уже более-менее опытный хирург, а в вопросах осложнений ожоговой травмы со стороны желудочно-кишечного тракта, как оказалось, вообще был самым знающим. Через три года меня пригласил к себе М.И.Кузин, который, как выяснилось, за мной наблюдал всё это время. Расспросил о моих планах. Я тогда хотел заниматься реконструктивно-пластической хирургией после ожоговой травмы и уже осваивал азы микрососудистой хирургии, работая с операционным микроскопом. И вдруг директор Института говорит: «Пластическая хирургия подождёт. Вот вам на выбор темы для докторской диссертации. Даю два года на то, чтобы диссертацию написать и защитить».
Я выбрал тему «ожоговый сепсис» и стал собирать материал для научной работы, при этом, конечно, продолжая работать врачом и преподавателем. Пока я готовил докторскую, руководить Институтом пришёл академик В.Д. Фёдоров. И, как потом выяснилось, тоже за мной наблюдал. В декабре 1989 года Владимир Дмитриевич приглашает меня к себе и задаёт те же вопросы, которые задавал Михаил Ильич: о планах, об интересах. Выслушал и говорит: «Предлагаю вам стать заведующим ожоговым центром. Придётся тяжело: руководить отделением и дописывать диссертацию будете одновременно». С 10 января 1990 года по настоящее время я работаю в этой должности.

— Андрей Анатольевич, ваши научные проекты и планы развития ожогового центра к сегодняшнему дню уже все реализованы?

— Планов и идей по-прежнему много. К сожалению, есть проблемы, которые не позволяют мне их реализовать настолько быстро, как хотелось бы. В частности, наше научное направление по разработке современных методов лечения ожоговой травмы на основе клеточных технологий обещает дать результаты, без преувеличения, революционные.
Кроме этого очень важным направлением считаю реабилитацию больных, перенесших ожоги. Этим людям зачастую требуется не просто восстановление в медицинском плане, но также серьёзная психологическая и социальная реабилитация, помощь в приобретении новых профессий. Пока специализированных реабилитационных центров данного профиля у нас в стране нет, надо заниматься их организацией.
И третье, что хотелось бы успеть — обновить здание нашего Федерального ожогового центра, так как после его ремонта и реконструкции прошло уже немало времени. Есть поддержка этой идеи со стороны директора Центра Вишневского Амирана Шотаевича Ревишвили. Статус центра диктует такую необходимость: к нам со всей страны поступают самые тяжёлые пациенты с обширными ожогами, от 30 до 90% поверхности тела. Современные медицинские технологии, которыми мы пользуемся, требуют соответствующих «бытовых» условий для их применения.

— Работая с ожоговыми больными, вы и ваши коллеги ежедневно видите настоящие людские трагедии в их невероятном проявлении. Можно ли к этому привыкнуть?

— Привыкнуть можно, стать равнодушным — нет. Душа не черствеет. Было несколько случаев, когда к нам приходили работать молодые врачи, и через два-три месяца уходили, понимая, что комбустиология не их область. Не выдерживали психологически. Но в основном у нас все сотрудники постоянные.
Нам всегда искренне жаль наших пациентов, мы очень переживаем за каждого из них. Люди, которые лежат у нас месяцами, становятся нам родными. Этому не учат в институте, ты учишься этому сам.

— Японцы считают, что нужно каждые пять лет менять если не профессию, то место работы. Вы сорок лет работаете в одних стенах и в одном коллективе. В чём причина такого постоянства?

— Когда я стал доктором наук, сразу несколько фармкомпаний пригласили меня перейти к ним и заниматься бизнесом. Это было очень привлекательно с финансовой точки зрения, но не имело никакого отношения к практической медицине. Понял, что не смогу, а главное — не хочу. Это будет работа, на которую я буду приходить исключительно ради денег, но не ради дела, которому хочется служить.
Возможно, для молодых людей мой пример станет убедительным. Я очень рад тому, что всю жизнь проработал на одном месте — в Институте Вишневского.

Новости с сайта Национального медицинского исследовательского центра хирургии имени А.В. Вишневского