Лентяй за дело мозоль за тело

– Что это с тобой? – спросила она с веселым удивлением. – Чем это от тебя пахнет?

– Пролетариатом, – честно, без утайки ответил Глеб. – Отечественными сигаретами, хозяйственным мылом, цементной пылью и трудовым потом…

– Насчет пота не знаю, – с сомнением произнесла Ирина, пытливо вглядываясь в его лицо, – но вот нашатырем от тебя, извини, разит на всю прихожую.

«Ерундовая была заварка, – мысленно констатировал Глеб. – А реклама-то, реклама!.. Эх! Надо было брать что подороже…»

– Послушай, – сказала Ирина, – да ведь ты, приятель, пьян! Или я не угадала?

– Угадала, – вздохнул Глеб. – Но ты должна оценить по достоинству мое старание хотя бы выглядеть тревз… трезвым. И имей в виду, с сегодняшнего дня мы начинаем бесхитростную жизнь простой российской семьи.

– Это как же? – с любопытством спросила Ирина.

Похоже было на то, что она находит ситуацию чертовски забавной.

– Очень порет… просто, – сказал Глеб. Язык слушался плохо – одеревенел из-за этого дурацкого чая. – Как в анекдоте. Приходит муж с работы пьяный, а жена его встречает… Кстати! – обрадовался он. – Поздравь меня! Мы с тобой теперь коллеги! Ты проектируешь – я строю, ты опять проектируешь – я все время строю… Здорово, да?

– Ой-ой-ой, – сказала Ирина, по-бабьи подперев щеку ладонью. – Ступайте-ка в душ, коллега, а я пока кофе сварю.

– Мне, пожалуйста; ведро, – попросил Глеб, направляясь в сторону ванной. – И покрепче!

– Само собой, – сказала Ирина.

Четверть часа спустя освеженный, закутанный в халат, благоухающий Глеб Сиверов сидел на кухне и, обжигаясь, прихлебывал горячий кофе из большой фаянсовой кружки. Ирина сидела напротив, разглядывая его с нескрываемым любопытством.

– Извини, – ответил он на ее безмолвный вопрос, – так получилось. Такая дурацкая работа: все время приходится делать то, чего нормальные люди не делают.

– Да нет, нормальные люди как раз частенько такое делают, – заметила Ирина. – А что это ты такое плел насчет простой бесхитростной жизни? В коллеги набивался…

Глеб затряс головой.

– Уже набился! Не веришь? На, полюбуйся!

Он протянул через стол свои стертые до мяса ладони. Ирина испуганно отшатнулась.

– Господи! Это что такое?!

– Это руки обычного российского плотника-бетонщика после первого рабочего дня, – торжественно объявил Глеб. – Я, видишь ли, решил начать честную трудовую жизнь и зарабатывать хлеб свой в поте лица своего… И это, скажу я тебе, оказалось не просто! Как говорится, лентяй за дело – мозоль за тело.

– Что ты несешь? Перестань паясничать, говори толком. Какой еще плотник, какой бетонщик? Погоди, я сейчас перевяжу…

– Глупости, – отмахнулся Глеб. – Заживет как на собаке. Я же говорю: такая вот дурацкая у меня работа. Самому смешно, ей-богу. Я не паясничаю, я действительно устроился работать на стройку. Пришлось, понимаешь ли… И соответственно отметил первый рабочий день в кругу любимых коллег – тоже, как ты догадываешься, пришлось.

Ирина вздохнула, она все поняла.

– А я-то решила, что ты действительно перековал меч на орало…

– Плотник-бетонщик из меня, как выяснилось, очень посредственный, – заявил Глеб. – А уж кузнец, пожалуй, и того хуже. Страшно подумать, что у меня получится, если я возьмусь ковать. Орало с вертикальным взлетом какое-нибудь…

Ирина невесело фыркнула, встала и начала накрывать на стол.

– Закуси, кузнец, – сказала она, ловко расставляя на скатерти тарелки. – А то ты, по-моему, еще не совсем пришел в себя.

– Вот! – обрадовался Глеб. – А я сижу и думаю: чего это мне в жизни не хватает? Закуски мне не хватает, вот чего! А может, по стопарику? – тоном профессионального провокатора предложил он. – Чтоб закуска, значит, не пропадала, туды ее в качель…

– Не знаю, как там твой меч, – заметила Ирина, нарезая хлеб, – но сам ты перековался очень успешно. Дня не прошло, был человек – стал законченный алкоголик.

– Так уж и законченный, – с покаянным видом сказал Глеб. – Я бы сказал, начинающий… Послушай, – делая вид, что спохватился, как бы между прочим добавил он, – а ты, случайно, Виктора Ивановича не знаешь?

– Знаю, наверное, – немного удивленно откликнулась Ирина. – Я многих знаю, и среди них, по-моему, есть пара-тройка Викторов Ивановичей…

– Ах да! – спохватился Глеб, на этот раз вполне искренне. – Меня интересует твой коллега, архитектор, которого зовут Виктором Ивановичем.

Ирина наморщила лоб и задумалась, не забывая присматривать за яичницей, чтобы та не пригорела.

– Коллега? В нашем бюро нет ни одного Виктора Ивановича. Виктор Денисович есть, и еще практикант, Витя Смирнов, я его отчества не знаю, но могу позвонить узнать…

– Практикант? Нет, практикант не годится. Ему сколько лет – восемнадцать-двадцать?

– Двадцать три. Сразу после института. Способный малый, только лентяй. Его больше интересует противоположный пол, чем архитектура, и поэтому…

– Так-так-так, – перебил Сиверов. – Я вижу, в ваше бюро давно пора наведаться и провести разъяснительную работу… Безобразие! Куда смотрит общественность?

– Общественность смотрит в зеркала, – с улыбкой ответила Ирина. – Мажет губы, щиплет брови и вообще чистит перышки. Паренек-то симпатичный! Но ты можешь не волноваться: я для него старовата.

– Да, – сказал Глеб, – действительно, что это я забеспокоился?

– Ах ты негодяй, – возмутилась Ирина. – Так я, по-твоему, старуха?

– Я этого не говорил. Это ты сказала.

– А ты согласился!

– Я?! Я только сказал, что мне беспокоиться не о чем, потому что я тебе целиком и полностью доверяю. Ты у меня не только красавица, но еще и умница, каких поискать.

– Так, теперь я не только старуха и уродина, а еще и дура вдобавок!

Глеб вздохнул и смиренно принялся за еду.

– М-м-м, вкусно! Так тебе, значит, незнаком архитектор по имени Виктор Иванович? – спросил он через некоторое время с набитым ртом.

Ирина посмотрела на него долгим испытующим взглядом. Впрочем, Глеб знал, что она не станет задавать лишние вопросы – привыкла. «Черт, как это она со мной до сих пор живет?» – в который уже раз подумал он с чувством похожим на раскаяние.

– Почему же не знаю? – медленно произнесла Ирина. – Просто так сразу не вспомнишь… Ну, разве что Телятников…

«Пустой номер, – подумал Глеб. – Так просто не бывает: пришел домой, спросил у жены и получил ответ, который ищешь уже вторую неделю… Скорее всего это совсем не тот Виктор Иванович. Мало ли в Москве архитекторов?»

– Телятников? – переспросил он с глубокомысленным видом. – Интересная фамилия. Вызывает ассоциации: Тургенев, Толстой, дворяне…

– При чем тут дворяне? – удивилась Ирина. – Добро бы еще был какой-нибудь Телятьев… А Телятников – это потомок телятника, то есть человека, который за телятами присматривает, только и всего. Что же тут дворянского?

– Ага, – сказал Глеб, – понятно. Ну, и что же он из себя представляет, этот отдаленный потомок крепостного скотника?

Ирина покачала головой.

– Тебе определенно нельзя пить. Ты такое несешь!..

– Мне нельзя пить с рабочим классом, – уточнил Глеб. – У меня профессиональная способность к мимикрии, я автоматически приобретаю окраску окружающей среды, и это не сразу проходит. Вот если бы я пил, к примеру, с академиками, ты бы меня просто не узнала. Сидел бы тут и рассуждал о дискретных свойствах материи, а ты мучилась бы чувством своей интеллектуальной неполноценности. Сейчас, по крайней мере, ты можешь гордиться своим превосходством. Чем плохо? А если бы я пил с Телятниковым, то… Впрочем, вряд ли я стал бы с ним пить. Я же его никогда в глаза не видел! А вдруг он – мерзкий, отвратительный тип, дурак и бездарь? С чего это я стану с ним пить?

– Не надо задавать мне наводящие вопросы, – сказала Ирина, – я и так поняла, что тебя очень интересует Телятников. Хотя никак не возьму в толк, зачем он тебе понадобился. Интеллигентный человек, мухи не обидит, с бандитами дела не имеет…

брезглив ко злу, к добру ленив,

по часу в день бывал я счастлив,

тетрадь к сожительству склонив.

* * *

В конторах служат сотни дур,

бранящих дом, плиту и тряпку;

у тех, кто служит чересчур,

перерастает матка – в папку.

* * *

Не суйся запевалой и горнистом,

но с бодростью и следуй, и веди;

мужчина быть обязан оптимистом,

все лучшее имея впереди.

* * *

Я на карьеру, быт и вещи

не тратил мыслей и трудов,

я очень баб любил и женщин,

а также девушек и вдов.

* * *

Есть страсти, коим в восхваление

ничто нигде никем не сказано;

я славлю лень – преодоление

корысти, совести и разума.

* * *

Наш век легко плодит субъекта

с холодной згой в очах порочных,

с мешком гавна и интеллекта

на двух конечностях непрочных.

* * *

Снегом порошит моя усталость,

жизнь уже не книга, а страница,

в сердце – нарастающая жалость

к тем, кто мельтешит и суетится.

* * *

В советах нету благодати

и большей частью пользы нет,

и чем дурак мудаковатей,

тем он обильней на совет.

* * *

Крутой и трогательно чистый,

весомо, явственно и внятно

от нищих духом – дух мясистый

витает в воздухе приятно.

* * *

Человек без тугой и упрямой

самовольной повадки в решениях

постепенно становится дамой,

искушенной во всех отношениях.

* * *

Саднит на душе, как ожог,

тоска соучастия в спорах

с обилием творческих жоп,

весьма в извержении скорых.

* * *

Владыкой мира станет труд,

когда вино польет из пушек,

и разом в девственность впадут

пятнадцать тысяч потаскушек.

* * *

Никуда не уйдя ни на чуть,

мы все силы кладем на кружение,

ибо верим не в пройденный путь,

а в творимое нами движение.

* * *

Ты вечно встревожен, в поту, что в соку,

торопишься так, словно смерть уже рядом;

ты, видно, зачат был на полном скаку

каким-то летящим в ночи конокрадом.

* * *

По ветвям! К бананам! Где успех!

И престиж! Еще один прыжок!

Сотни обезьян стремятся вверх,

и ужасен вид их голых жоп.

* * *

Я уважаю лень за то, что

в ее бездейственной тиши

живую мысль питает почва

моей несуетной души.

* * *

Сказавши, не солгав и не похвастав,

что страху я не слишком поддаюсь,

не скрою, что боюсь энтузиастов

и очень активистов я боюсь.

* * *

Я прожил жизнь как дилетант —

ни в чем ни знаний, ни системы,

зато писал я не диктант,

а сочинение без темы.

* * *

Чтобы вдоволь радости отведать

и по жизни вольно кочевать,

надо рано утром пообедать

и к закату переночевать.

* * *

Гниенье основ – анекдота основа,

а в нем стало явно видней,

что в русской комедии много смешного,

но мало веселого в ней.

* * *

Вкушая бытия густой напиток,

трясясь по колее, людьми изрытой,

я понял, что серьезности избыток —

примета недостаточности скрытой.

* * *

У тех, в ком унылое сердце,

и мысли – тоскою моренные,

а если подробней всмотреться,

у бедных и яйца – вареные.

* * *

О чем хлопочут червяки?

Чего достигнуть норовят?

Чтоб жизней их черновики

в питоны вывели червят.

* * *

Не жалею хмельных промелькнувших годов,

не стыжусь их шального веселья,

есть безделье, которое выше трудов,

есть труды, что позорней безделья.

* * *

Этот тип – начальник, вероятно:

если он растерян, огорошен,

если ветер дует непонятно —

он потеет чем-то нехорошим.

* * *

Подпольно, исподволь, подспудно,

родясь, как в городе – цветы,

растут в нас мысли, корчась трудно

сквозь битый камень суеты.

* * *

Творимое с умом и не шутя

безделье освежает наши души;

с утра я лодырь, вечером – лентяй,

и только в промежутке бью баклуши.

* * *

Уже с утра, еще в кровати,

я говорю несчетный раз,

что всех на свете виноватей —

Господь, на труд обрекший нас.

* * *

Как ни туманна эта версия,

но в жизни каждого из нас

есть грибоедовская Персия

и есть мартыновский Кавказ.

* * *

Лишь тот вполне благочестив,

кто время попусту не тратил,

а, смело пояс распустив,

земной отведал благодати.

* * *

Расчетлив ты, предусмотрителен,

душе неведомы гримасы,

ты не дитя живых родителей,

а комплекс компаса и кассы.

* * *

Чуждаясь и пиров, и женских спален,

и быта с его мусорными свалками,

настолько стал стерильно идеален,

что даже по нужде ходил фиалками.

* * *

О равенстве мы заняты заботами,

болота и холмы равняем мы;

холмы, когда уравнены с болотами,

становятся болотами холмы.

* * *

Так привык на виду быть везде,

за престиж постоянно в ответе,

что, закрывшись по малой нужде,

держит хер, как бокал на банкете.

* * *

Живи, покуда жив. Среди потопа,

которому вот-вот наступит срок,

поверь – наверняка мелькнет и жопа,

которую напрасно ты берег.

* * *

Мужчины – безусловный авангард

всех дивных человеческих затей,

и жаль, что не умерен их азарт

ношением и родами детей.

* * *

Так ловко стали пресмыкаться

сейчас в чиновничьих кругах,

что могут с легкостью сморкаться

посредством пальцев на ногах.

* * *

Сколько света от схватки идей,

сколько свежести в чувственной гамме,

но насмотришься сук и блядей —

жирно чавкает грязь под ногами.

* * *

Над злой тоской больниц и тюрем,

над нашей мышьей суетой,

дымами труб насквозь прокурен,

витает вряд ли дух святой.

* * *

Я чужд рассудочным заботам

и очень счастлив, что таков:

Бог благосклонен к идиотам

и обожает мудаков.

* * *

Есть люди – прекрасны их лица,

и уровень мысли высок,

но в них вместо крови струится

горячий желудочный сок.

* * *

Погрязши в тупых ежедневных делах

и в них находя развлечение,

заблудшие души в блудливых телах

теряют свое назначение.

* * *

Очень жаль мне мое поколение,

обделенное вольной игрой:

у одних плоскостопо мышление,

у других – на душе геморрой.

* * *

Пора! Теперь меня благослови

в путь осени, дождей и листопада,

от пламени цветенья и любви

до пепла увяданья и распада.

* * *

Дана лишь тем была недаром

текучка здешней суеты,

кто растопил душевным жаром

хоть каплю вечной мерзоты.

* * *